Три дня спустя Хулио покинул «Джангл лодж». Он умолял меня непременно посетить
финки Лас-Илльюзионес, Лос-Таррос и Бильбао; там, рассказал он, есть камни божественного
происхождения, которым индейцы и сегодня поклоняются как камням богов, а еще есть камни
такого веса, что их нельзя поместить ни в один музей, — они так и лежат на полях, не
привлекая внимания. Причем у местных жителей мне следует спрашивать не про
археологические находки, а про piedras antiguas — древние камни. Хулио описал маршрут к
достопримечательностям, вызвавшим его восторг, и пометил их крестиками на карте; именно
там он и советовал мне поспрашивать о камнях.
Фотографии, сделанные в поездке к «piedras antiguas»
Гватемальцы оказались вполне дружелюбными и услужливыми, иногда невольно
смешными, но их сведения редко соответствовали действительности.
Мы отправились в путь через провинцию Эскуинтла мимо южных склонов
Гватемальского нагорья к Тихому океану, арендовав для поездки «фольксваген-жук».
Примерно за 50 км до океана нам следовало начать расспрашивать о piedras antiguas, как
советовал Хулио.
В Санта-Лусия мы остановились возле общественной прачечной. Под обычной крышей
девушки и женщины терли в тазах постельное белье, черпая воду из родника. Когда машина
остановилась, мы повернулись к ним — к сожалению, хорошенькие девушки спрятали свои
груди, а женщины постарше смущенно захихикали.
Общественная прачечная в Санта-Лусии
— Скажите, пожалуйста, как нам добраться до древних камней? Лас-Илльюзионес, Лос-
Таррос, Бильбао?
Довольный смех, потом бурное обсуждение, а затем деревенские красотки показали
направление — каждая свое.
—Дамы, — я мобилизовал весь свой швейцарский шарм, — мы могли бы сойтись на
каком-то одном направлении?
Из кружка болтушек к нам вышла решительная брюнетка. Загорелая, в джинсах,
вызывающе подчеркивавших пышные ягодицы, она стала, подбоченившись. Ей хотелось
знать, откуда мы вообще явились. «Информацией тут делится не всякий», — подумалось мне.
— Из Европы, из небольшой мирной страны с множеством красивых гор и зеленых
лугов, из Швейцарии! — ответил я.
Ну да, стала припоминать брюнетка, она знает такую страну; там, у побережья, недавно
видели русские подводные лодки. Избыточная вежливость европейцев помогла мне не
расхохотаться, я просто пояснил, что такие наблюдения были сделаны на шведском
побережье, а моя родина не располагается у моря. На лице брюнетки, явно интересующейся
политической жизнью в Европе, промелькнуло разочарование, но, собравшись с духом, она
задала следующий вопрос: относится Швейцария к Западной или Восточной Германии? Мне
снова пришлось разочаровать красавицу. Швейцария, пояснил я, независима, это древнейшая
демократия в мире, и сразу, пока не последовало продолжения ток-шоу, задал все тот же
вопрос: где находятся финки?
Брюнетка указала три направления:
— Здесь, там и еще в той стороне! —Что находится здесь?
—Бильбао. Поезжайте до деревенской площади, на перекрестке отправляйтесь на горку,
а наверху — налево. Там спросите еще раз...
—А Лас-Илльюзионес и Лос-Таррос?
—По направлению к Масатенанго, в следующей деревне!
Это было уже кое-что. Раскланиваясь на прощанье, я скользнул взглядом по аппетитно
наполненным джинсам и юным грудкам, снова свободно красовавшимся на солнце. В таком
обществе можно было бы перетерпеть даже ночи в «Джангл лодж». Что по сравнению с этим
москиты? Вполне можно научиться сосуществовать и с ними.
На поляне мы нашли «древние камни» Бильбао
В Бильбао, в сиянии солнца казавшемся вымершем, нам встретился тяжелый трактор.
Мы спросили сеньора с усами, рядом с которым сидели два мальчика-индейца (при виде
чужаков они судорожно схватились за свои большие мачете):
—Мы ищем piedras antiguasl Как нам их найти, скажите, пожалуйста!
После довольно долгой паузы, во время которой его темные глаза критически изучали
нас и «фольксваген», он осведомился:
— Вы археологи? — По интонации можно было заключить, что с археологами у него
был неудачный опыт общения.
—Нет, — объяснил я, — мы приехали из Швейцарии и хотим только сфотографировать
древние камни. — При слове «Швейцария» его лицо посветлело:
—Так вы швейцарцы! Я знаю двух швейцарских инженеров-механиков. Это хорошие
люди!
В душе я поблагодарил земляков и попытался понять, что же он на незнакомом диалекте
приказал мальчишкам. Один из мальчиков спрыгнул с трактора и вскочил боком в нашу
машину, не выпуская из рук мачете. На отличном школьном испанском мальчик направлял
нас по узким полевым дорогам через плантации маиса и кофе, пока не скомандовал: «Здесь!»
Он ловко выскочил из машины, чтобы своим мачете прорубить просеку в двухметровых
зарослях маиса, длинные широкие листья которого хлестали нас по лицу, когда мы старались
не отстать от проводника. Неожиданно он пропустил нас вперед. «Там!» — сказал он. Мы
сделали несколько шагов и оказались на небольшой светлой поляне, служившей для piedras
antiguas диаметром 3,5 х 4 м прекрасной зеленой рамой, которая контрастировала с
коричневатым оттенком базальта.
Фотографию рельефа, изображенного на с. 46, я хотел бы предварить небольшим
описанием. Центром мифологической сцены является большой мужчина, воздевший руки
кверху; одной рукой он обхватил вещь наподобие колющего оружия, в другой держит
округлый предмет, который может быть шаром, или черепом мертвеца, или плодом какао, или
осиным гнездом. (Действительно, майя швыряли осиные гнезда как бомбы в ряды своих
врагов. Интересно, как метатели сами защищались от опасных укусов?) Мужчина одет в
облегающую майку с короткими рукавами, его обхватывает широкий пояс, к которому в виде
большой петли привязан трос, свисающий между длинных ног. Современно, как майка,
выглядит и украшение из ленты с вышитым лицом, которая заканчивается бахромой. Штаны
узкие, как джинсы, на ногах башмаки по щиколотку с довольно экстравагантными
застежками. По левую руку от этого мужчины стоит босой человек в одной набедренной
повязке; кажется, он протягивает что-то мужчине в центре, невежливо показывая куда-то
вытянутым указательным пальцем. С правой стороны на этом каменном фоторепортаже
босой, но облаченный в шлем индеец сидит на табуретке и жонглирует шарами или чем-то
круглым — в общем, такими же предметами, что держит и одетый по-современному
мужчина. Динамичную сцену обрамляют птицы, фигурки, лица и символические знаки. И
нужно очень внимательно присмотреться, чтобы обнаружить овальный предмет, который
находящийся в центре мужчина носит на правом запястье, — а это достойно внимания,
поскольку на другом конце мира — в стране Аккад и в Вавилоне на Евфрате, — все боги были
снабжены подобным странным реквизитом. Насколько глубоко камень сидит в земле? Есть ли
рельеф и на невидимой стороне? Туда еще не добралось пытливое племя археологов.
На деревенской площади в Санта-Лусия-Котсумальгуапа камень с такими же
изображениями установлен на возвышении как памятник. Археологи считают, что здесь
представлена сцена ритуального облачения перед игрой в мяч — массовым спортом майя.
Такое толкование я подвергаю сомнению, основанному на здравом смысле: головное
украшение главенствующей персоны мешает играть, свисающий канат препятствует бегу,
тугой широкий пояс сжимает туловище, громоздкие башмаки не позволяют совершать
необходимые в игре быстрые повороты; кроме того, нельзя представить себе игру в мяч, в
которой применяются заостренные орудия. Кстати, точь-в-точь такие же предметы даны
статуям богов в Туле, столице богов империи тольтеков.
Из земли, на которой мы стояли, в 1860 г. при работах по раскорчевке на свет были
извлечены прекрасные стелы. Весть об этом дошла до австрийца доктора Хабеля, который в
1862 г. путешествовал по Мексике и посетил эту местность; он выполнил первые рисунки
этих стел, которые во время пребывания в Берлине показал директору Имперского музея
этнографии, доктору Адольфу Бастиану (1826—1905). В 1876 г.
Описанный мной рельеф
Бастиан посетил Санта-Лусия-Котсумальгуапу, купил у владельца финки найденные к
тому моменту камни и закрепил за Берлинским музеем право на все будущие находки. Теперь
в музее этнографии в Западном Берлине можно видеть восемь стел. По договору купли-
продажи 1876 г. музей также имел право на каменный рельеф с поляны на маисовом поле, но
ныне древности нельзя вывозить из страны. Страны Центральной Америки стали гордиться
своей историей; если бы они еще защитили свое бесценное достояние от непогоды, вот тогда
радость от обретенной самоидентичности народа не была бы омрачена.
Считают, что на стелах в Берлинском музее этнографии воспеты культовые сцены игры
в мяч: богу Солнца победитель протягивает сердце. Что же это за бог Солнца, которому
оказываются такие почести? Он изображен как облаченное в шлем, окруженное веером лучей
существо, которое спускается с неба. Понятно, что краткого названия по каталогу — бог
Солнца — недостаточно. Говоря на соответствующем духу времени языке, следует задаться
вопросами: кого следует представлять себе под именем «бога Солнца» ? Какой ранг он
занимал в преданиях тех, кто изображал его на рельефе, а также почему бог Солнца мог
требовать наивысшую жертву — сердце?
— Вы хотите купить камни? — спросил тракторист, когда мы привезли ему обратно
мальчишку-индейца.
—Нет, спасибо! — сказал я. Тот, кто будет задержан на границе с древностями в багаже,
окажется — вольно или невольно — нарушителем закона, поэтому нет никаких шансов
доставить человека с маисового поля под Санта-Лусия-Кот-сумальгуапой в мой садик в
Фельдбруннене под Солотурном. В 1876 г. у доктора Бастиана даже при санкционированной
государством перевозке возникли почти неразрешимые проблемы с перемещением
многотонных стел. Только два вызванных из Германии инженера нашли способ доставить
громадины по непроходимым дорогам в находящийся в 80 км отсюда порт Сан-Хосе: стелы с
рельефом (он расположен лишь на одной стороне) распилили вдоль на две части, в задней
части для снижения веса сделали выемку; плоские, но все еще тяжелые плиты закрепили на
запряженных быками телегах; при погрузке одна стела сорвалась и утонула в акватории
порта, где лежит до сих пор. В последующие дни я также наотрез отказывался от предложений
«древних камней».
Брюнетка дала неверные сведения; по ее словам, финка Лас-Илльюзионес находилась в
соседней деревне. Тракторист сказал, что ее можно найти сразу за городом, поэтому на
деревенской площади нам пришлось спрашивать о прямом пути.
В тени — на ступенях церкви периода испанского колониального владычества — трое
индейцев играли в карты. На вопрос о дороге один из них с лукавой ухмылкой подошел ко
мне и предложил купить «древние камни». Ничто не могло соблазнить меня приобрести
камни даже удобного формата. Без микроскопа и специальных знаний нельзя понять, что
действительно является, а что только выглядит «древним». Местные жители наловчились
придавать валунам древний вид. По-прежнему обладая склонностью к художественным
ремеслам, они выцарапывают по образцам на камнях мифологические сцены, кладут их в
раскаленную древесную золу, натирают сапожной ваксой и на пару дней оставляют под
ливнем. Так — помимо маиса и кофе — здесь вырастают столь любимые торопливыми
путешественниками «древние камни» для домашних коллекций.
Три примера изображений на стелах в Берлинском музее этнографии: боги
спускаются с небес!
На другой стороне дороги, под покрытым разноцветной листвой деревом мескито,
плоды которого, похожие на плоды рожкового дерева, идут на корм скоту, сидел
полицейский. Когда я направился к нему, чтобы получить, так сказать, официальную
информацию, молодой человек в мундире встал и выудил из нагрудного кармана свисток,
давая нам понять, что может свистом вызвать подкрепление. Знал ли он, где находится
желанная для нас цель, по его бесстрастному лицу прочесть было нельзя; во всяком случае, он
отправил нас к своему коллеге в участок; тот выслушал наш вопрос и молча проводил в
соседнюю комнату к командиру. С приветливой решительностью шеф потребовал предъявить
мой паспорт и критически рассмотрел каждую из четырех поставленных на границах печатей.
Кем он меня посчитал? Охотником за антиквариатом? Его официальность растворилась в
любезности, когда он, листая странички паспорта, обнаружил швейцарский крест. На
непонятном диалекте он приказал юному застенчивому новобранцу проводить нас к финке
Лас-Илльюзионес.
Мы ехали на полном ходу, когда полицейский неожиданно показал рукой, что цель
достигнута. Я едва успел затормозить. Наш «фольксваген» стал у кованых ворот.
—Лас-Илльюзионес! — провозгласил тщедушный парень.
Выйдя из машины, я сразу наткнулся на точную копию каменной скульптуры, которую
пять лет тому назад сфотографировал в Эль-Баул, в деревушке, расположенной в нескольких
километрах от Санта-Лусия-Котсумальгуапа. В Эль-Бауле, как и здесь, был изображен
сильный, как медведь, мужчина в боевом головном уборе, плотно охватывавшем голову, как
шлем водолаза; в «окошке» видно лицо; «шлем водолаза» соединен «шлангом» с «баллоном»
на спине.
«Разумеется, — читаю я, — речь идет о победителе игры в мяч». Если «игрок в мяч» из
Эль-Баул годами и десятилетиями дремал под дырявым деревянным навесом на задворках
сахарного завода, то условия, в которых находилась копия, были не лучше: она скучала рядом
с кучей хлама на автостоянке. Как бы там ни было, замечательный экземпляр из Эль-Баула
занесен в археологический каталог как «монумент №27», но я нигде не нашел указания, что у
него есть брат-близнец. Или монумент №27 перевезли сюда? (В тот же день в Эль-Бауле я
провел расследование. Удалец стоит на старом месте, только защитный деревянный навес
растворился в воздухе.)
Бесценное культурное наследие валяется на автостоянке
Мы открыли тяжелые ворота. Хрюкали свиньи, виляя хвостами, подошли две тощих
собаки; я дал им орешков из взятых в поездку припасов. У ворот в дощатом заборе нес караул,
жуя листья коки, морщинистый старик. Здесь, валяющаяся в беспорядке, открытая всем
ветрам, погибает не имеющая себе равных коллекция древностей — огромные, великолепно
сформированные головы с большими глазами, стелы, которые неожиданно напомнили мне
про Сан-Аугустин в Южной Америке (по крайней мере на четырех рельефах видна рука
одного художника). «Видимо, — мелькнуло у меня в голове, — когда-то произошло
переселение индейцев с юга на север, из Южной Америки в Центральную». Невозможно
понять гватемальских археологов: они позволяют древним сокровищам погибать без защиты.
Здесь археологические ценности подвергаются воздействию непогоды
Молодому полицейскому было поручено проводить нас на следующий день к финке
Лос-Таррос, но наш провожатый тоже не знал дороги. Когда он спросил работавших на
плантации индейцев, видно было, что они отвечали с явной неохотой и далее умышленно
направили по ложному пути. После ливня, хлынувшего как из ведра, солнце снова быстро
появилось на небе. Воздух был настолько влажен, что казалось, его нельзя втянуть ноздрями,
к тому же он был липкий и имел запах гнили. В поездке нас сопровождали москиты; если
через оконную щель удавалось прогнать одного, вместо него с жужжанием залетали два-три
его товарища и набрасывались в тесном пространстве на беспомощные жертвы. В полдень мы
отдыхали в тени деревьев. Откуда-то слышались невнятные голоса, бормотание. Мы взяли с
собой камеры, пошли на шум и вскарабкались на холм, пролезая сквозь густые кусты. На
прогалине мы увидели четырех мужчин, трех женщин и двух мальчиков, очевидно,
индейскую семью. Они полукругом неподвижно сидели перед каменным лицом, на метр
возвышавшимся над землей; на небольших каменных плитах горели свечи, как на
христианских алтарях, со лба выразительной скульптуры воск капал на брови. Небольшая
община, погруженная в себя вокруг своего бога, внушала почтение. Хотя мы и передвигались
очень тихо, наше появление нарушило молитву. У индейцев были настолько испуганные
взгляды, словно их застали за чем-то запретным. Мы молча стали в круг, словно пришли,
чтобы поклониться их каменному богу.
Лицо, на которое были устремлены взгляды индейцев, выглядело приветливым, на нем
было радостное выражение, редкое среди ему подобных; над большим крючковатым носом
смеялись овальные глаза, и казалось, даже рот улыбается; в центре налобной повязки было
высечено личико. «Наконец хоть один смеющийся бог», — подумал я. Индейцы молча
наблюдали за нами. Они собрали амулеты, которые разложили перед скульптурой, и спрятали
их в коричневый джутовый мешок.
—Камень изображает бога? — спросил я старшего индейца, который, бесспорно, был
главой семьи, т. е. единственно-го> кто имел право отвечать.
—Да, сеньор, — произнес он едва слышно.
—Какой это бог?
Ответа я не понял, он состоял из длинного имени на одном из индейских наречий. Я
переспросил. Ответ прозвучал на испанском:
—Бог счастья.
— Изваяние стоит здесь давно?
—Целую вечность, — сказал индеец, — бог помог нашим предкам, и сегодня он
помогает нам.
Наконец некто из иного мира со смеющимся лицом: бог счастья
Семейство старалось исчезнуть незаметно, возможно, индейцы опасались, что я сообщу
деревенскому священнику, что они совершали «языческие» обряды. Услышав, что я приехал
из далекой страны и сегодня же уеду, они успокоились, уже непринужденно вынули из мешка
амулеты, зажгли новые свечи и положили на камень смолу, издававшую своеобразный
сладкий запах. Когда группа снова погрузилась в молитву, мы бесшумно удалились.
Молодой полицейский был смущен. Проведя детство и юность в Санта-Лусия-
Котсумальгуапе, он пребывал в неведении, что его земляки все еще просили древних богов о
счастье и благословении. Мы вознаградили нашего робкого полицейского, который наконец
стал вести себя естественно и не скрывал радости по поводу неожиданного вознаграждения.
Поздно вечером, утомленные многочисленными впечатлениями, мы вернулись в Гватемала-
сити.
В ячейке моего номера в отеле «Эльдорадо» я нашел записку с просьбой позвонить в
университет профессору Диего Молину. Портье объяснил, что речь идет о лучшем фотографе
Гватемалы, который в университете передает секреты своего искусства студентам.
Часом позже профессор, сухопарый высокий 30-летний мужчина, заехал за нами. В
уголке его рта свисала гав-а-тампа, сигара, которую, обычно погасшую, он в любой ситуации
любил держать во рту. По пути в студию Молина рассказал, что он полтора года провел в
Тикале, стараясь снять столицу майя при различном освещении в разные времена года. То, что
он нам показал, было потрясающе. Молина работал для немецкого журнала «Geo» и
американского «National Geographic ». Более захватывающих фотографий Тикаля на свете не
существует.
Молина спросил, нельзя ли сделать со мной, как он выразился, слегка «постановочный»
снимок. Почему же нет? Он посадил меня на вращающийся стул. Целая батарея прожекторов
ослепила меня. Послушно следуя указаниям мастера, я принял крайне неудобную позу, и тут
из-за обычного в городе временного отключения электричества нас окружила тьма. После
яркого света я смог ориентироваться в могильном мраке только по красному огоньку гав-а-
тампы. Пока мы выкурили по сигаре, лампы загорелись вновь.
Диего Молина присел на барный табурет позади большой камеры, и тот под ним
сломался. Мы рассмеялись. Сидя на втором табурете, Молина скомпоновал кадр. Щелкнула
камера, и под потолком студии взорвался прожектор, осколки пролетели над моей головой. В
растерянности я пробежал глазами по остальным источникам света, но Молина заверил, что
такое случается очень редко и сегодня бояться уже нечего.
трансформатора, проглатывавшего кабели как спагетти, повалил дым. Раздалось шипение,
затем трансформатор глухо громыхнул и испустил дух. Мы снова сидели в темноте. Диего
Молина, мастер импровизации, вытащил откуда-то аккумулятор, заменил предохранители,
переключил провода, неподвижно держа тонкую сигару в левом уголке рта, в то время как
правой стороной давал пояснения своим действиям. Молина оценивающе осмотрел меня,
затем, чтобы занять мои руки, сунул мне древнюю фигурку. В конце сеанса она выскользнула
у меня из рук и разбилась об пол.
После этой «фотосессии» мне стало совершенно ясно, что профессия фотомодели: а)
очень утомительна, б) опасна и в) создана не для меня. Мне неясно, поступит ли вовремя до
печати этой книги фотосерия «Тикаль». Диего Молина обещал ее мне. Мапапа?4
Ноктюрн — будучи швейцарцем, я, очевидно, не гожусь для «постановочного» снимка
Собственно говоря, мы вообще не собирались в столицу Гондураса Тегусигальпу.
Нашей целью был Копан, а он расположен ближе к Гватемала-сити, чем к Тегусигальпе.
Однако нам посоветовали добираться туда окольным путем по воздуху, поскольку участок
Гватемала-сити — Копан пролегает по девственному лесу и его крайне трудно преодолеть
даже на машине повышенной проходимости. Итак, мы полетели в Тегусигальпу самолетом
гондурасской авиакомпании «Саса».
Иногда небольшая забава служит вознаграждением за опрометчивый по сути кружной
маршрут. Такое удовольствие мы получили в отеле «Гондурас майя», на первом этаже
которого процветает казино. Мы с Ральфом наведались туда.
Наше внимание привлекли два игрока у рулеточного стола. Справа от крупье толстый
негр, охваченный дикой игорной страстью, потел так сильно, что пот с затылка капал ему
прямо на пиджак, поскольку у великана не было шеи; от него исходило веселье победителя, и
действительно, после каждой игры крупье придвигал к нему несколько высоких столбиков
фишек. Напротив толстого негра, по другую сторону стола, стоял тощий небритый белый,
который после каждой игры оскаливал свои желтые глазные зубы — единственные, что
остались у него во рту. Эта пара работала в тандеме.
Едва колесо останавливалось, оба с проворством воров-карманников занимали все поля
от 1 до 36, а также принятые в американской рулетке зеро и дабл-зеро, всего 38 чисел. По
логике, они должны были выигрывать после каждой ставки — и все-таки проигрывали.
Тридцать шестая фишка, выигрышный номер, оставался на столе, а зеро и дабл-зеро не давали
ничего. Выигрыши выплачивались только 35 раз, но толстяк негр и тощий белый этого не
учитывали. Когда шарик начинал свой бег, они растопыривали два пальца в виде знака
победы, который изобрел во время — будем надеяться, последней — войны Уинстон
Черчилль. Victory.
финки Лас-Илльюзионес, Лос-Таррос и Бильбао; там, рассказал он, есть камни божественного
происхождения, которым индейцы и сегодня поклоняются как камням богов, а еще есть камни
такого веса, что их нельзя поместить ни в один музей, — они так и лежат на полях, не
привлекая внимания. Причем у местных жителей мне следует спрашивать не про
археологические находки, а про piedras antiguas — древние камни. Хулио описал маршрут к
достопримечательностям, вызвавшим его восторг, и пометил их крестиками на карте; именно
там он и советовал мне поспрашивать о камнях.
Фотографии, сделанные в поездке к «piedras antiguas»
Гватемальцы оказались вполне дружелюбными и услужливыми, иногда невольно
смешными, но их сведения редко соответствовали действительности.
Мы отправились в путь через провинцию Эскуинтла мимо южных склонов
Гватемальского нагорья к Тихому океану, арендовав для поездки «фольксваген-жук».
Примерно за 50 км до океана нам следовало начать расспрашивать о piedras antiguas, как
советовал Хулио.
В Санта-Лусия мы остановились возле общественной прачечной. Под обычной крышей
девушки и женщины терли в тазах постельное белье, черпая воду из родника. Когда машина
остановилась, мы повернулись к ним — к сожалению, хорошенькие девушки спрятали свои
груди, а женщины постарше смущенно захихикали.
Общественная прачечная в Санта-Лусии
— Скажите, пожалуйста, как нам добраться до древних камней? Лас-Илльюзионес, Лос-
Таррос, Бильбао?
Довольный смех, потом бурное обсуждение, а затем деревенские красотки показали
направление — каждая свое.
—Дамы, — я мобилизовал весь свой швейцарский шарм, — мы могли бы сойтись на
каком-то одном направлении?
Из кружка болтушек к нам вышла решительная брюнетка. Загорелая, в джинсах,
вызывающе подчеркивавших пышные ягодицы, она стала, подбоченившись. Ей хотелось
знать, откуда мы вообще явились. «Информацией тут делится не всякий», — подумалось мне.
— Из Европы, из небольшой мирной страны с множеством красивых гор и зеленых
лугов, из Швейцарии! — ответил я.
Ну да, стала припоминать брюнетка, она знает такую страну; там, у побережья, недавно
видели русские подводные лодки. Избыточная вежливость европейцев помогла мне не
расхохотаться, я просто пояснил, что такие наблюдения были сделаны на шведском
побережье, а моя родина не располагается у моря. На лице брюнетки, явно интересующейся
политической жизнью в Европе, промелькнуло разочарование, но, собравшись с духом, она
задала следующий вопрос: относится Швейцария к Западной или Восточной Германии? Мне
снова пришлось разочаровать красавицу. Швейцария, пояснил я, независима, это древнейшая
демократия в мире, и сразу, пока не последовало продолжения ток-шоу, задал все тот же
вопрос: где находятся финки?
Брюнетка указала три направления:
— Здесь, там и еще в той стороне! —Что находится здесь?
—Бильбао. Поезжайте до деревенской площади, на перекрестке отправляйтесь на горку,
а наверху — налево. Там спросите еще раз...
—А Лас-Илльюзионес и Лос-Таррос?
—По направлению к Масатенанго, в следующей деревне!
Это было уже кое-что. Раскланиваясь на прощанье, я скользнул взглядом по аппетитно
наполненным джинсам и юным грудкам, снова свободно красовавшимся на солнце. В таком
обществе можно было бы перетерпеть даже ночи в «Джангл лодж». Что по сравнению с этим
москиты? Вполне можно научиться сосуществовать и с ними.
На поляне мы нашли «древние камни» Бильбао
В Бильбао, в сиянии солнца казавшемся вымершем, нам встретился тяжелый трактор.
Мы спросили сеньора с усами, рядом с которым сидели два мальчика-индейца (при виде
чужаков они судорожно схватились за свои большие мачете):
—Мы ищем piedras antiguasl Как нам их найти, скажите, пожалуйста!
После довольно долгой паузы, во время которой его темные глаза критически изучали
нас и «фольксваген», он осведомился:
— Вы археологи? — По интонации можно было заключить, что с археологами у него
был неудачный опыт общения.
—Нет, — объяснил я, — мы приехали из Швейцарии и хотим только сфотографировать
древние камни. — При слове «Швейцария» его лицо посветлело:
—Так вы швейцарцы! Я знаю двух швейцарских инженеров-механиков. Это хорошие
люди!
В душе я поблагодарил земляков и попытался понять, что же он на незнакомом диалекте
приказал мальчишкам. Один из мальчиков спрыгнул с трактора и вскочил боком в нашу
машину, не выпуская из рук мачете. На отличном школьном испанском мальчик направлял
нас по узким полевым дорогам через плантации маиса и кофе, пока не скомандовал: «Здесь!»
Он ловко выскочил из машины, чтобы своим мачете прорубить просеку в двухметровых
зарослях маиса, длинные широкие листья которого хлестали нас по лицу, когда мы старались
не отстать от проводника. Неожиданно он пропустил нас вперед. «Там!» — сказал он. Мы
сделали несколько шагов и оказались на небольшой светлой поляне, служившей для piedras
antiguas диаметром 3,5 х 4 м прекрасной зеленой рамой, которая контрастировала с
коричневатым оттенком базальта.
Фотографию рельефа, изображенного на с. 46, я хотел бы предварить небольшим
описанием. Центром мифологической сцены является большой мужчина, воздевший руки
кверху; одной рукой он обхватил вещь наподобие колющего оружия, в другой держит
округлый предмет, который может быть шаром, или черепом мертвеца, или плодом какао, или
осиным гнездом. (Действительно, майя швыряли осиные гнезда как бомбы в ряды своих
врагов. Интересно, как метатели сами защищались от опасных укусов?) Мужчина одет в
облегающую майку с короткими рукавами, его обхватывает широкий пояс, к которому в виде
большой петли привязан трос, свисающий между длинных ног. Современно, как майка,
выглядит и украшение из ленты с вышитым лицом, которая заканчивается бахромой. Штаны
узкие, как джинсы, на ногах башмаки по щиколотку с довольно экстравагантными
застежками. По левую руку от этого мужчины стоит босой человек в одной набедренной
повязке; кажется, он протягивает что-то мужчине в центре, невежливо показывая куда-то
вытянутым указательным пальцем. С правой стороны на этом каменном фоторепортаже
босой, но облаченный в шлем индеец сидит на табуретке и жонглирует шарами или чем-то
круглым — в общем, такими же предметами, что держит и одетый по-современному
мужчина. Динамичную сцену обрамляют птицы, фигурки, лица и символические знаки. И
нужно очень внимательно присмотреться, чтобы обнаружить овальный предмет, который
находящийся в центре мужчина носит на правом запястье, — а это достойно внимания,
поскольку на другом конце мира — в стране Аккад и в Вавилоне на Евфрате, — все боги были
снабжены подобным странным реквизитом. Насколько глубоко камень сидит в земле? Есть ли
рельеф и на невидимой стороне? Туда еще не добралось пытливое племя археологов.
На деревенской площади в Санта-Лусия-Котсумальгуапа камень с такими же
изображениями установлен на возвышении как памятник. Археологи считают, что здесь
представлена сцена ритуального облачения перед игрой в мяч — массовым спортом майя.
Такое толкование я подвергаю сомнению, основанному на здравом смысле: головное
украшение главенствующей персоны мешает играть, свисающий канат препятствует бегу,
тугой широкий пояс сжимает туловище, громоздкие башмаки не позволяют совершать
необходимые в игре быстрые повороты; кроме того, нельзя представить себе игру в мяч, в
которой применяются заостренные орудия. Кстати, точь-в-точь такие же предметы даны
статуям богов в Туле, столице богов империи тольтеков.
Из земли, на которой мы стояли, в 1860 г. при работах по раскорчевке на свет были
извлечены прекрасные стелы. Весть об этом дошла до австрийца доктора Хабеля, который в
1862 г. путешествовал по Мексике и посетил эту местность; он выполнил первые рисунки
этих стел, которые во время пребывания в Берлине показал директору Имперского музея
этнографии, доктору Адольфу Бастиану (1826—1905). В 1876 г.
Описанный мной рельеф
Бастиан посетил Санта-Лусия-Котсумальгуапу, купил у владельца финки найденные к
тому моменту камни и закрепил за Берлинским музеем право на все будущие находки. Теперь
в музее этнографии в Западном Берлине можно видеть восемь стел. По договору купли-
продажи 1876 г. музей также имел право на каменный рельеф с поляны на маисовом поле, но
ныне древности нельзя вывозить из страны. Страны Центральной Америки стали гордиться
своей историей; если бы они еще защитили свое бесценное достояние от непогоды, вот тогда
радость от обретенной самоидентичности народа не была бы омрачена.
Считают, что на стелах в Берлинском музее этнографии воспеты культовые сцены игры
в мяч: богу Солнца победитель протягивает сердце. Что же это за бог Солнца, которому
оказываются такие почести? Он изображен как облаченное в шлем, окруженное веером лучей
существо, которое спускается с неба. Понятно, что краткого названия по каталогу — бог
Солнца — недостаточно. Говоря на соответствующем духу времени языке, следует задаться
вопросами: кого следует представлять себе под именем «бога Солнца» ? Какой ранг он
занимал в преданиях тех, кто изображал его на рельефе, а также почему бог Солнца мог
требовать наивысшую жертву — сердце?
— Вы хотите купить камни? — спросил тракторист, когда мы привезли ему обратно
мальчишку-индейца.
—Нет, спасибо! — сказал я. Тот, кто будет задержан на границе с древностями в багаже,
окажется — вольно или невольно — нарушителем закона, поэтому нет никаких шансов
доставить человека с маисового поля под Санта-Лусия-Кот-сумальгуапой в мой садик в
Фельдбруннене под Солотурном. В 1876 г. у доктора Бастиана даже при санкционированной
государством перевозке возникли почти неразрешимые проблемы с перемещением
многотонных стел. Только два вызванных из Германии инженера нашли способ доставить
громадины по непроходимым дорогам в находящийся в 80 км отсюда порт Сан-Хосе: стелы с
рельефом (он расположен лишь на одной стороне) распилили вдоль на две части, в задней
части для снижения веса сделали выемку; плоские, но все еще тяжелые плиты закрепили на
запряженных быками телегах; при погрузке одна стела сорвалась и утонула в акватории
порта, где лежит до сих пор. В последующие дни я также наотрез отказывался от предложений
«древних камней».
Брюнетка дала неверные сведения; по ее словам, финка Лас-Илльюзионес находилась в
соседней деревне. Тракторист сказал, что ее можно найти сразу за городом, поэтому на
деревенской площади нам пришлось спрашивать о прямом пути.
В тени — на ступенях церкви периода испанского колониального владычества — трое
индейцев играли в карты. На вопрос о дороге один из них с лукавой ухмылкой подошел ко
мне и предложил купить «древние камни». Ничто не могло соблазнить меня приобрести
камни даже удобного формата. Без микроскопа и специальных знаний нельзя понять, что
действительно является, а что только выглядит «древним». Местные жители наловчились
придавать валунам древний вид. По-прежнему обладая склонностью к художественным
ремеслам, они выцарапывают по образцам на камнях мифологические сцены, кладут их в
раскаленную древесную золу, натирают сапожной ваксой и на пару дней оставляют под
ливнем. Так — помимо маиса и кофе — здесь вырастают столь любимые торопливыми
путешественниками «древние камни» для домашних коллекций.
Три примера изображений на стелах в Берлинском музее этнографии: боги
спускаются с небес!
На другой стороне дороги, под покрытым разноцветной листвой деревом мескито,
плоды которого, похожие на плоды рожкового дерева, идут на корм скоту, сидел
полицейский. Когда я направился к нему, чтобы получить, так сказать, официальную
информацию, молодой человек в мундире встал и выудил из нагрудного кармана свисток,
давая нам понять, что может свистом вызвать подкрепление. Знал ли он, где находится
желанная для нас цель, по его бесстрастному лицу прочесть было нельзя; во всяком случае, он
отправил нас к своему коллеге в участок; тот выслушал наш вопрос и молча проводил в
соседнюю комнату к командиру. С приветливой решительностью шеф потребовал предъявить
мой паспорт и критически рассмотрел каждую из четырех поставленных на границах печатей.
Кем он меня посчитал? Охотником за антиквариатом? Его официальность растворилась в
любезности, когда он, листая странички паспорта, обнаружил швейцарский крест. На
непонятном диалекте он приказал юному застенчивому новобранцу проводить нас к финке
Лас-Илльюзионес.
Мы ехали на полном ходу, когда полицейский неожиданно показал рукой, что цель
достигнута. Я едва успел затормозить. Наш «фольксваген» стал у кованых ворот.
—Лас-Илльюзионес! — провозгласил тщедушный парень.
Выйдя из машины, я сразу наткнулся на точную копию каменной скульптуры, которую
пять лет тому назад сфотографировал в Эль-Баул, в деревушке, расположенной в нескольких
километрах от Санта-Лусия-Котсумальгуапа. В Эль-Бауле, как и здесь, был изображен
сильный, как медведь, мужчина в боевом головном уборе, плотно охватывавшем голову, как
шлем водолаза; в «окошке» видно лицо; «шлем водолаза» соединен «шлангом» с «баллоном»
на спине.
«Разумеется, — читаю я, — речь идет о победителе игры в мяч». Если «игрок в мяч» из
Эль-Баул годами и десятилетиями дремал под дырявым деревянным навесом на задворках
сахарного завода, то условия, в которых находилась копия, были не лучше: она скучала рядом
с кучей хлама на автостоянке. Как бы там ни было, замечательный экземпляр из Эль-Баула
занесен в археологический каталог как «монумент №27», но я нигде не нашел указания, что у
него есть брат-близнец. Или монумент №27 перевезли сюда? (В тот же день в Эль-Бауле я
провел расследование. Удалец стоит на старом месте, только защитный деревянный навес
растворился в воздухе.)
Бесценное культурное наследие валяется на автостоянке
Мы открыли тяжелые ворота. Хрюкали свиньи, виляя хвостами, подошли две тощих
собаки; я дал им орешков из взятых в поездку припасов. У ворот в дощатом заборе нес караул,
жуя листья коки, морщинистый старик. Здесь, валяющаяся в беспорядке, открытая всем
ветрам, погибает не имеющая себе равных коллекция древностей — огромные, великолепно
сформированные головы с большими глазами, стелы, которые неожиданно напомнили мне
про Сан-Аугустин в Южной Америке (по крайней мере на четырех рельефах видна рука
одного художника). «Видимо, — мелькнуло у меня в голове, — когда-то произошло
переселение индейцев с юга на север, из Южной Америки в Центральную». Невозможно
понять гватемальских археологов: они позволяют древним сокровищам погибать без защиты.
Здесь археологические ценности подвергаются воздействию непогоды
Молодому полицейскому было поручено проводить нас на следующий день к финке
Лос-Таррос, но наш провожатый тоже не знал дороги. Когда он спросил работавших на
плантации индейцев, видно было, что они отвечали с явной неохотой и далее умышленно
направили по ложному пути. После ливня, хлынувшего как из ведра, солнце снова быстро
появилось на небе. Воздух был настолько влажен, что казалось, его нельзя втянуть ноздрями,
к тому же он был липкий и имел запах гнили. В поездке нас сопровождали москиты; если
через оконную щель удавалось прогнать одного, вместо него с жужжанием залетали два-три
его товарища и набрасывались в тесном пространстве на беспомощные жертвы. В полдень мы
отдыхали в тени деревьев. Откуда-то слышались невнятные голоса, бормотание. Мы взяли с
собой камеры, пошли на шум и вскарабкались на холм, пролезая сквозь густые кусты. На
прогалине мы увидели четырех мужчин, трех женщин и двух мальчиков, очевидно,
индейскую семью. Они полукругом неподвижно сидели перед каменным лицом, на метр
возвышавшимся над землей; на небольших каменных плитах горели свечи, как на
христианских алтарях, со лба выразительной скульптуры воск капал на брови. Небольшая
община, погруженная в себя вокруг своего бога, внушала почтение. Хотя мы и передвигались
очень тихо, наше появление нарушило молитву. У индейцев были настолько испуганные
взгляды, словно их застали за чем-то запретным. Мы молча стали в круг, словно пришли,
чтобы поклониться их каменному богу.
Лицо, на которое были устремлены взгляды индейцев, выглядело приветливым, на нем
было радостное выражение, редкое среди ему подобных; над большим крючковатым носом
смеялись овальные глаза, и казалось, даже рот улыбается; в центре налобной повязки было
высечено личико. «Наконец хоть один смеющийся бог», — подумал я. Индейцы молча
наблюдали за нами. Они собрали амулеты, которые разложили перед скульптурой, и спрятали
их в коричневый джутовый мешок.
—Камень изображает бога? — спросил я старшего индейца, который, бесспорно, был
главой семьи, т. е. единственно-го> кто имел право отвечать.
—Да, сеньор, — произнес он едва слышно.
—Какой это бог?
Ответа я не понял, он состоял из длинного имени на одном из индейских наречий. Я
переспросил. Ответ прозвучал на испанском:
—Бог счастья.
— Изваяние стоит здесь давно?
—Целую вечность, — сказал индеец, — бог помог нашим предкам, и сегодня он
помогает нам.
Наконец некто из иного мира со смеющимся лицом: бог счастья
Семейство старалось исчезнуть незаметно, возможно, индейцы опасались, что я сообщу
деревенскому священнику, что они совершали «языческие» обряды. Услышав, что я приехал
из далекой страны и сегодня же уеду, они успокоились, уже непринужденно вынули из мешка
амулеты, зажгли новые свечи и положили на камень смолу, издававшую своеобразный
сладкий запах. Когда группа снова погрузилась в молитву, мы бесшумно удалились.
Молодой полицейский был смущен. Проведя детство и юность в Санта-Лусия-
Котсумальгуапе, он пребывал в неведении, что его земляки все еще просили древних богов о
счастье и благословении. Мы вознаградили нашего робкого полицейского, который наконец
стал вести себя естественно и не скрывал радости по поводу неожиданного вознаграждения.
Поздно вечером, утомленные многочисленными впечатлениями, мы вернулись в Гватемала-
сити.
В ячейке моего номера в отеле «Эльдорадо» я нашел записку с просьбой позвонить в
университет профессору Диего Молину. Портье объяснил, что речь идет о лучшем фотографе
Гватемалы, который в университете передает секреты своего искусства студентам.
Часом позже профессор, сухопарый высокий 30-летний мужчина, заехал за нами. В
уголке его рта свисала гав-а-тампа, сигара, которую, обычно погасшую, он в любой ситуации
любил держать во рту. По пути в студию Молина рассказал, что он полтора года провел в
Тикале, стараясь снять столицу майя при различном освещении в разные времена года. То, что
он нам показал, было потрясающе. Молина работал для немецкого журнала «Geo» и
американского «National Geographic ». Более захватывающих фотографий Тикаля на свете не
существует.
Молина спросил, нельзя ли сделать со мной, как он выразился, слегка «постановочный»
снимок. Почему же нет? Он посадил меня на вращающийся стул. Целая батарея прожекторов
ослепила меня. Послушно следуя указаниям мастера, я принял крайне неудобную позу, и тут
из-за обычного в городе временного отключения электричества нас окружила тьма. После
яркого света я смог ориентироваться в могильном мраке только по красному огоньку гав-а-
тампы. Пока мы выкурили по сигаре, лампы загорелись вновь.
Диего Молина присел на барный табурет позади большой камеры, и тот под ним
сломался. Мы рассмеялись. Сидя на втором табурете, Молина скомпоновал кадр. Щелкнула
камера, и под потолком студии взорвался прожектор, осколки пролетели над моей головой. В
растерянности я пробежал глазами по остальным источникам света, но Молина заверил, что
такое случается очень редко и сегодня бояться уже нечего.
трансформатора, проглатывавшего кабели как спагетти, повалил дым. Раздалось шипение,
затем трансформатор глухо громыхнул и испустил дух. Мы снова сидели в темноте. Диего
Молина, мастер импровизации, вытащил откуда-то аккумулятор, заменил предохранители,
переключил провода, неподвижно держа тонкую сигару в левом уголке рта, в то время как
правой стороной давал пояснения своим действиям. Молина оценивающе осмотрел меня,
затем, чтобы занять мои руки, сунул мне древнюю фигурку. В конце сеанса она выскользнула
у меня из рук и разбилась об пол.
После этой «фотосессии» мне стало совершенно ясно, что профессия фотомодели: а)
очень утомительна, б) опасна и в) создана не для меня. Мне неясно, поступит ли вовремя до
печати этой книги фотосерия «Тикаль». Диего Молина обещал ее мне. Мапапа?4
Ноктюрн — будучи швейцарцем, я, очевидно, не гожусь для «постановочного» снимка
Собственно говоря, мы вообще не собирались в столицу Гондураса Тегусигальпу.
Нашей целью был Копан, а он расположен ближе к Гватемала-сити, чем к Тегусигальпе.
Однако нам посоветовали добираться туда окольным путем по воздуху, поскольку участок
Гватемала-сити — Копан пролегает по девственному лесу и его крайне трудно преодолеть
даже на машине повышенной проходимости. Итак, мы полетели в Тегусигальпу самолетом
гондурасской авиакомпании «Саса».
Иногда небольшая забава служит вознаграждением за опрометчивый по сути кружной
маршрут. Такое удовольствие мы получили в отеле «Гондурас майя», на первом этаже
которого процветает казино. Мы с Ральфом наведались туда.
Наше внимание привлекли два игрока у рулеточного стола. Справа от крупье толстый
негр, охваченный дикой игорной страстью, потел так сильно, что пот с затылка капал ему
прямо на пиджак, поскольку у великана не было шеи; от него исходило веселье победителя, и
действительно, после каждой игры крупье придвигал к нему несколько высоких столбиков
фишек. Напротив толстого негра, по другую сторону стола, стоял тощий небритый белый,
который после каждой игры оскаливал свои желтые глазные зубы — единственные, что
остались у него во рту. Эта пара работала в тандеме.
Едва колесо останавливалось, оба с проворством воров-карманников занимали все поля
от 1 до 36, а также принятые в американской рулетке зеро и дабл-зеро, всего 38 чисел. По
логике, они должны были выигрывать после каждой ставки — и все-таки проигрывали.
Тридцать шестая фишка, выигрышный номер, оставался на столе, а зеро и дабл-зеро не давали
ничего. Выигрыши выплачивались только 35 раз, но толстяк негр и тощий белый этого не
учитывали. Когда шарик начинал свой бег, они растопыривали два пальца в виде знака
победы, который изобрел во время — будем надеяться, последней — войны Уинстон
Черчилль. Victory.
